Богдан перевернулся на живот, подоткнул под грудь подушку, перемигнулся с Петром и решительно сказал:

— Катрунця, наверно, понимает, что мы люди военные и обязаны до конца выполнить свой долг. И здесь для нас фронт! Стало быть, у нас есть два выхода — податься к партизанам или действовать в городе. В лагере, Катруся, мы слышали, будто здесь есть подпольная организация. Нам бы с ней связаться, вот было бы люксусово [1] !

Катря сидела, прикрыв глаза ресницами. Казалось, так углубилась в свои мысли, что не слышит брата. И только когда он прямо спросил, не знает ли она чего-либо о подпольщиках, осторожно ответила:

— Видела в городе листовки… Ну, и знакомые показывали… Выходит, кто-то есть… Вы только не торопите меня, попытаюсь узнать через одного человека…

Погода испортилась. Днем и ночью моросил мелкий скучный дождь. Катруся радовалась: что-то даст огород и какая-то прореха в ее бюджете будет заплатана. Вставала до рассвета, хлопотала на грядках, принося хлопцам на завтрак свежий лук и редиску, а в восемь часов уже убегала на железнодорожную станцию, где работала машинисткой.

Петро выздоравливал. Пуля не задела кости. Нормальное питание, лечение и отдых делали свое — рана быстро заживала.

Богдан томился от безделья и ворчал, что приходится отсиживаться в тесной кладовке. Он вынашивал планы операций против оккупантов — с каждым разом они становились все фантастичнее.

Петро, хоть и обладал трезвым умом, порою заражался буйной фантазией друга. Лишь в вопросах о методах борьбы не могли они прийти к единому мнению. Петро считал необходимым установить контакт с каким-нибудь партизанским отрядом. Богдан же был приверженцем индивидуальных действий.

— Меня очень удивляет твоя твердолобость, — горячо говорил Богдан. — Мы находимся в городе, где на каждом шагу можно добыть информацию. Большой железнодорожный узел — раз. Аэродром — два. Склады, госпитали, воинские части… Наладить связь со своими людьми, а они всюду имеются, — вот было бы ловко! Важнейшие данные о дислокации частей, железнодорожных перевозках… Ты понимаешь, что это такое?!

— Чего уж тут не понимать? Бесподобно!.. Но авантюристично. — Увидев недоуменный жест Богдана, Петро повторил: — Да, я не оговорился — это авантюра. Где они, свои люди? Сейчас ты меня начнешь убеждать, что они всюду. Согласен. Но как отличить своего от чужого? По шляпе или обуви? Это, брат, не такая уж простая вещь, и потребуется тут ого-го сколько времени и терпения! А знаешь, сколько теперь всюду провокаторов и шпионов? Да тебя гестапо в первый же день сцапает…

— Такой уж я идиот, чтобы лезть в гестаповскую западню! — вскипел Богдан. — Меня, откровенно говоря, беспокоит другое — представим себе, что мы добыли интересные сведения о гитлеровцах, как мы их передадим нашему командованию? Ведь нам понадобится техника. Да и не только она. Нужна не только рация, но и шифр, пароль для выхода на связь. В общем многое… Значит, все же остается твой вариант — партизаны. Другого не вижу. Лишь через них можно наладить связь с нашими.

— Все как-нибудь образуется, — Петро повернулся на бок. — Во всяком случае, боевая группа у нас уже существует. Как говорится: “Ты да я, да мы с тобой…”

Знали бы Петро и Богдан, чем сейчас занята Катруся, не спорили бы напрасно. Именно в это время решалась их судьба, а они не могли сказать ни “да”, ни “нет” тем силам, которые определяли их жизнь на многие месяцы вперед.

Катруся, укрывшись под зонтиком, спешила в центр города. Большая студенистая туча темнела над Крутым замком. Слякоть так оплела улицы, что воздух, казалось, пропитан был водой; она проникала не только под зонтики, но даже под плащи и куртки.

Катря шла быстро, не обращая внимания на лужи. Знакомый, встретивший ее в эту минуту, вероятно, удивленно оглянулся бы: потертое пальто, по-крестьянски повязанный темный платок и большие резиновые сапоги, в которых она энергично ступала по лужам, — все это создавало облик деревенской девушки, попавшей в большой город.

Миновав центр, Катруся постояла немного на углу, оглядываясь, потом вошла в ворота дома, на котором пестрело несколько вывесок. По ним можно было узнать, что здесь расположены редакции газет.

       Катруся остановилась в длинном коридоре второго эта­жа. Мимо, не обращая на нее внимания, бегали озабоченные со­труд­ники редакции с рукописями и гранками. Девушка об­ра­ти­лась к одному из них:

— Не скажет ли пан, где тут принимают объявления?

Тот скользнул по ней любопытным взглядом, однако мок­рая, закутанная по глаза платком девушка не произвела осо­бо­го впечатления, и он небрежно бросил:

— Вторая дверь направо…

Катруся постояла на пороге большой комнаты, за­став­лен­ной канцелярскими столами. Подошла к одному из них, за ко­то­рым сидел среднего возраста мужчина с круглым как блин ли­цом.

— Прошу у любезного пана минуту внимания, — об­ра­ти­лась к нему. — Не могу ли я дать в вашу газету объявление?

Тот поднял на Катрусю глаза.

— Что хочет панна объявить?

— Ищу работу… Желательно в прислуги… За соседним сто­лом презрительно хмыкнули.

— Ишь, чего захотела, — начал на высоких тонах ма­лень­кий, рыжий и лысый человечек, — люди самих себя про­кор­мить не могут, а она в нахлебники. Откуда приехала?

— Из Песчан, — поклонилась Катруся.

— Что ж, у вас в Песчанах разве не говорили, что ве­ли­кой Германии нужна рабочая сила? — продолжал тем же тоном ма­ленький. — Что для разгрома большевиков потребуется на­пря­жение всех сил? Благодари бога, девушка, — в Германии ты ста­нешь че­ловеком.

Поднялся, подошел к Катрусе, вкрадчиво зашептал:

— Станешь работать на заводе или еще где-нибудь… Работу хорошо оплачивают… выходные дни… продовольственные карточки… Будешь жить в большом городе… бывать в кино… А может, — заглянул под платок: глаза красивые, да и сама ничего, — жениха найдешь… Хи-хи… Ефрейтора, а то даже какого-нибудь фельдфебеля… В “высший свет” попадешь…

Катруся кланялась, благодарно улыбаясь.

— Большое вам спасибо!.. Сама никогда бы не догадалась… Может, пан редактор напишет мне адрес, куда обратиться? Еще раз премного благодарна… Извините…

Выходя, скользнула взглядом по полнолицему. Тот едва заметно наклонил голову.

Катруся пересекла улицу, постояла около витрины магазина и, увидев, что полнолицый, выйдя из редакции, направился вдоль сквера, пошла за ним. Вместе сели в трамвай, который шел к Крутому замку. Выйдя из вагона на последней остановке, полнолицый оглянулся, надвинул шляпу на лоб и свернул в переулок.

Катруся несколько задержалась на остановке — внизу в легкой пелене тумана лежал город. Железнодорожная станция с дымками маневровых паровозов, серые и черные дома, дождем отмытые тротуары… Где-то там, за этим нагромождением потемневших от времени черепичных крыш, и ее маленький домик — она даже разглядела ореховое дерево соседей. Вздохнула и тоже юркнула в переулок, куда только что свернул человек в шляпе.

Убедившись, что вокруг никого нет, полнолицый остановился и жестом подозвал девушку.

— Что стряслось? — спросил. — Я же говорил, ко мне только в крайнем случае…

— А я этого не забыла — из-за пустяка не пришла бы… — Катруся вытащила платок, вытерла мокрое лицо. — Дело, Евген Степанович, такое: возвратился Богдан. Точнее говоря, сбежал с товарищем из Цитадели.

— Так, так… Дело действительно серьезное… — Полнолицый сорвал с куста мокрый листочек, положил на пальцы и прихлопнул ладонью. — Так, так… Ну и что же они?..

— Изголодались, на людей не похожи. Товарищ его ранен в ногу. Я их подкармливаю, лечу. Что ни говорите, все-таки врач…

— А что они собираются делать?

— Я, собственно, за этим к вам. Хотят искать партизан. Богдан тоскует, горячится, вы же знаете его, а тот более спокойный. Сказали, в лагере ходят слухи о подполье — кровельные ножницы им кто-то перекинул… Расспрашивали меня, не знаю ли про под­польщиков… Я ничего им не сказала, решила с вами посоветоваться.